Про добрых людей и прочих инвалидов.

[vsv]

МиМ, Булгаков

 

зы

вынужден предупредить - не путать с киношкой,

которая с помощью добрых людей и какой-то матери

испаскудила Великое Произведение.

 

Человек со связанными руками несколько подался вперед и начал говорить:

-- Добрый человек! Поверь мне...

Но прокуратор, по-прежнему не шевелясь и ничуть не повышая голоса, тут

же перебил его:

-- Это меня ты называешь добрым человеком? Ты ошибаешься. В Ершалаиме

все шепчут про меня, что я свирепое чудовище, и это совершенно верно, -- и

так же монотонно прибавил: -- Кентуриона Крысобоя ко мне.

Всем показалось, что на балконе потемнело, когда кентурион, командующий

особой кентурией, Марк, прозванный Крысобоем, предстал перед прокуратором.

Крысобой был на голову выше самого высокого из солдат легиона и

настолько широк в плечах, что совершенно заслонил еще невысокое солнце.

Прокуратор обратился к кентуриону по-латыни:

-- Преступник называет меня "добрый человек". Выведите его отсюда на

минуту, объясните ему, как надо разговаривать со мной. Но не калечить.

 

И все, кроме неподвижного прокуратора, проводили взглядом Марка

Крысобоя, который махнул рукою арестованному, показывая, что тот должен

следовать за ним.

Крысобоя вообще все провожали взглядами, где бы он ни появлялся, из-за

его роста, а те, кто видел его впервые, из-за того еще, что лицо кентуриона

было изуродовано: нос его некогда был разбит ударом германской палицы.

Простучали тяжелые сапоги Марка по мозаике, связанный пошел за ним

бесшумно, полное молчание настало в колоннаде, и слышно было, как ворковали

голуби на площадке сада у балкона, да еще вода пела замысловатую приятную

песню в фонтане.

Прокуратору захотелось подняться, подставить висок под струю и так

замереть. Но он знал, что и это ему не поможет.

Выведя арестованного из-под колонн в сад. Крысобой вынул из рук у

легионера, стоявшего у подножия бронзовой статуи, бич и, несильно

размахнувшись, ударил арестованного по плечам. Движение кентуриона было

небрежно и легко, но связанный мгновенно рухнул наземь, как будто ему

подрубили ноги, захлебнулся воздухом, краска сбежала с его лица и глаза

обессмыслились. Марк одною левою рукой, легко, как пустой мешок, вздернул на

воздух упавшего, поставил его на ноги и заговорил гнусаво, плохо выговаривая

арамейские слова:

-- Римского прокуратора называть -- игемон. Других слов не говорить.

Смирно стоять. Ты понял меня или ударить тебя?

Арестованный пошатнулся, но совладал с собою, краска вернулась, он

перевел дыхание и ответил хрипло:

-- Я понял тебя. Не бей меня.

Через минуту он вновь стоял перед прокуратором.

Прозвучал тусклый больной голос:

-- Имя?

-- Мое? -- торопливо отозвался арестованный, всем существом выражая

готовность отвечать толково, не вызывать более гнева.

Прокуратор сказал негромко:

-- Мое -- мне известно. Не притворяйся более глупым, чем ты есть. Твое.

-- Иешуа, -- поспешно ответил арестант.

-- Прозвище есть?

-- Га-Ноцри.

-- Откуда ты родом?

-- Из города Гамалы, -- ответил арестант, головой показывая, что там,

где-то далеко, направо от него, на севере, есть город Гамала.

-- Кто ты по крови?

-- Я точно не знаю, -- живо ответил арестованный, -- я не помню моих

родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец...

-- Где ты живешь постоянно?

-- У меня нет постоянного жилища, -- застенчиво ответил арестант, -- я

путешествую из города в город.

-- Это можно выразить короче, одним словом -- бродяга, -- сказал

прокуратор и спросил: -- Родные есть?

-- Нет никого. Я один в мире.

-- Знаешь ли грамоту?

-- Да.

-- Знаешь ли какой-либо язык, кроме арамейского?

-- Знаю. Греческий.

Вспухшее веко приподнялось, подернутый дымкой страдания глаз уставился

на арестованного. Другой глаз остался закрытым.

Пилат заговорил по-гречески:

-- Так ты собирался разрушить здание храма и призывал к этому народ?

Тут арестант опять оживился, глаза его перестали выражать испуг, и он

заговорил по-гречески:

-- Я, доб... -- тут ужас мелькнул в глазах арестанта оттого, что он

едва не оговорился, -- я, игемон, никогда в жизни не собирался разрушать

здание храма и никого не подговаривал на это бессмысленное действие.

Удивление выразилось на лице секретаря, сгорбившегося над низеньким

столом и записывающего показания. Он поднял голову, но тотчас же опять

склонил ее к пергаменту.

-- Множество разных людей стекается в этот город к празднику. Бывают

среди них маги, астрологи, предсказатели и убийцы, -- говорил монотонно

прокуратор, -- а попадаются и лгуны. Ты, например, лгун. Записано ясно:

подговаривал разрушить храм. Так свидетельствуют люди.

-- Эти добрые люди, -- заговорил арестант и, торопливо прибавив: --

игемон, -- продолжал: -- ничему не учились и все перепутали, что я говорил.

Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое

время. И все из-за того, что он неверно записывает за мной.

Наступило молчание. Теперь уже оба больных глаза тяжело глядели на

арестанта.

-- Повторяю тебе, но в последний раз: перестань притворяться

сумасшедшим, разбойник, -- произнес Пилат мягко и монотонно, -- за тобою

записано немного, но записанного достаточно, чтобы тебя повесить.

-- Нет, нет, игемон, -- весь напрягаясь в желании убедить, заговорил

арестованный, -- ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно

пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего

из того, что там написано, я не говорил. Я его умолял: сожги ты бога ради

свой пергамент! Но он вырвал его у меня из рук и убежал.

-- Кто такой? -- брезгливо спросил Пилат и тронул висок рукой.

-- Левий Матвей, -- охотно объяснил арестант, -- он был сборщиком

податей, и я с ним встретился впервые на дороге в Виффагии, там, где углом

выходит фиговый сад, и разговорился с ним. Первоначально он отнесся ко мне

неприязненно и даже оскорблял меня, то есть думал, что оскорбляет, называя

меня собакой, -- тут арестант усмехнулся, -- я лично не вижу ничего дурного

в этом звере, чтобы обижаться на это слово...

Секретарь перестал записывать и исподтишка бросил удивленный взгляд, но

не на арестованного, а на прокуратора.

-- ...однако, послушав меня, он стал смягчаться, -- продолжал Иешуа, --

наконец бросил деньги на дорогу и сказал, что пойдет со мной

путешествовать...

Пилат усмехнулся одною щекой, оскалив желтые зубы, и промолвил,

повернувшись всем туловищем к секретарю:

-- О, город Ершалаим! Чего только не услышишь в нем. Сборщик податей,

вы слышите, бросил деньги на дорогу!

Не зная, как ответить на это, секретарь счел нужным повторить улыбку

Пилата.

-- А он сказал, что деньги ему отныне стали ненавистны, -- объяснил

Иешуа странные действия Левия Матвея и добавил: -- И с тех пор он стал моим

спутником.

Все еще скалясь, прокуратор поглядел на арестованного, затем на солнце,

неуклонно подымающееся вверх над конными статуями гипподрома, лежащего

далеко внизу направо, и вдруг в какой-то тошной муке подумал о том, что

проще всего было бы изгнать с балкона этого странного разбойника, произнеся

только два слова: "Повесить его". Изгнать и конвой, уйти из колоннады внутрь

дворца, велеть затемнить комнату, повалиться на ложе, потребовать холодной

воды, жалобным голосом позвать собаку Банга, пожаловаться ей на гемикранию.

И мысль об яде вдруг соблазнительно мелькнула в больной голове прокуратора.

Он смотрел мутными глазами на арестованного и некоторое время молчал,

мучительно вспоминая, зачем на утреннем безжалостном Ершалаимском солнцепеке

стоит перед ним арестант с обезображенным побоями лицом, и какие еще никому

не нужные вопросы ему придется задавать.

-- Левий Матвей? -- хриплым голосом спросил больной и закрыл глаза.

-- Да, Левий Матвей, -- донесся до него высокий, мучающий его голос.

-- А вот что ты все-таки говорил про храм толпе на базаре?

Голос отвечавшего, казалось, колол Пилату в висок, был невыразимо

мучителен, и этот голос говорил:

-- Я, игемон, говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся

новый храм истины. Сказал так, чтобы было понятнее.

-- Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ, рассказывая про

истину, о которой ты не имеешь представления? Что такое истина?

И тут прокуратор подумал: "О, боги мои! Я спрашиваю его о чем-то

ненужном на суде... Мой ум не служит мне больше..." И опять померещилась ему

чаша с темною жидкостью. "Яду мне, яду!"

И вновь он услышал голос:

-- Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так

сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах

говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно

являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о

чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное,

по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас

кончатся, голова пройдет.

Секретарь вытаращил глаза на арестанта и не дописал слова.

Пилат поднял мученические глаза на арестанта и увидел, что солнце уже

довольно высоко стоит над гипподромом, что луч пробрался в колоннаду и

подползает к стоптанным сандалиям Иешуа, что тот сторонится от солнца.

Тут прокуратор поднялся с кресла, сжал голову руками, и на желтоватом

его бритом лице выразился ужас. Но он тотчас же подавил его своею волею и

вновь опустился в кресло.

Арестант же тем временем продолжал свою речь, но секретарь ничего более

не записывал, а только, вытянув шею, как гусь, старался не проронить ни

одного слова.

-- Ну вот, все и кончилось, -- говорил арестованный, благожелательно

поглядывая на Пилата, -- и я чрезвычайно этому рад. Я советовал бы тебе,

игемон, оставить на время дворец и погулять пешком где-нибудь в

окрестностях, ну хотя бы в садах на Елеонской горе. Гроза начнется, --

арестант повернулся, прищурился на солнце, -- позже, к вечеру. Прогулка

принесла бы тебе большую пользу, а я с удовольствием сопровождал бы тебя.

Мне пришли в голову кое-какие новые мысли, которые могли бы, полагаю,

показаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более

что ты производишь впечатление очень умного человека.

Секретарь смертельно побледнел и уронил свиток на пол.

-- Беда в том, -- продолжал никем не останавливаемый связанный, -- что

ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей. Ведь нельзя же,

согласись, поместить всю свою привязанность в собаку. Твоя жизнь скудна,

игемон, -- и тут говорящий позволил себе улыбнуться.

Секретарь думал теперь только об одном, верить ли ему ушам своим или не

верить. Приходилось верить. Тогда он постарался представить себе, в какую

именно причудливую форму выльется гнев вспыльчивого прокуратора при этой

неслыханной дерзости арестованного. И этого секретарь представить себе не

мог, хотя и хорошо знал прокуратора.

Тогда раздался сорванный, хрипловатый голос прокуратора, по-латыни

сказавшего:

-- Развяжите ему руки.

Один из конвойных легионеров стукнул копьем, передал его другому,

подошел и снял веревки с арестанта. Секретарь поднял свиток, решил пока что

ничего не записывать и ничему не удивляться.

-- Сознайся, -- тихо по-гречески спросил Пилат, -- ты великий врач?

-- Нет, прокуратор, я не врач, -- ответил арестант, с наслаждением

потирая измятую и опухшую багровую кисть руки.

Круто, исподлобья Пилат буравил глазами арестанта, и в этих глазах уже

не было мути, в них появились всем знакомые искры.

-- Я не спросил тебя, -- сказал Пилат, -- ты, может быть, знаешь и

латинский язык?

-- Да, знаю, -- ответил арестант.

Краска выступила на желтоватых щеках Пилата, и он спросил по-латыни:

-- Как ты узнал, что я хотел позвать собаку?

-- Это очень просто, -- ответил арестант по-латыни, -- ты водил рукой

по воздуху, -- арестант повторил жест Пилата, -- как будто хотел погладить,

и губы...

-- Да, -- сказал Пилат.

Помолчали, потом Пилат задал вопрос по-гречески:

-- Итак, ты врач?

-- Нет, нет, -- живо ответил арестант, -- поверь мне, я не врач.

-- Ну, хорошо. Если хочешь это держать в тайне, держи. К делу это

прямого отношения не имеет. Так ты утверждаешь, что не призывал разрушить...

или поджечь, или каким-либо иным способом уничтожить храм?

-- Я, игемон, никого не призывал к подобным действиям, повторяю. Разве

я похож на слабоумного?

-- О да, ты не похож на слабоумного, -- тихо ответил прокуратор и

улыбнулся какой-то страшной улыбкой, -- так поклянись, что этого не было.

-- Чем хочешь ты, чтобы я поклялся? -- спросил, очень оживившись,

развязанный.

-- Ну, хотя бы жизнью твоею, -- ответил прокуратор, -- ею клясться

самое время, так как она висит на волоске, знай это!

-- Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? -- спросил арестант,

-- если это так, ты очень ошибаешься.

Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:

-- Я могу перерезать этот волосок.

-- И в этом ты ошибаешься, -- светло улыбаясь и заслоняясь рукой от

солнца, возразил арестант, -- согласись, что перерезать волосок уж наверно

может лишь тот, кто подвесил?

-- Так, так, -- улыбнувшись, сказал Пилат, -- теперь я не сомневаюсь в

том, что праздные зеваки в Ершалаиме ходили за тобою по пятам. Не знаю, кто

подвесил твой язык, но подвешен он хорошо. Кстати, скажи: верно ли, что ты

явился в Ершалаим через Сузские ворота верхом на осле, сопровождаемый толпою

черни, кричавшей тебе приветствия как бы некоему пророку? -- тут прокуратор

указал на свиток пергамента.

Арестант недоуменно поглядел на прокуратора.

-- У меня и осла-то никакого нет, игемон, -- сказал он. -- Пришел я в

Ершалаим точно через Сузские ворота, но пешком, в сопровождении одного Левия

Матвея, и никто мне ничего не кричал, так как никто меня тогда в Ершалаиме

не знал.

-- Не знаешь ли ты таких, -- продолжал Пилат, не сводя глаз с

арестанта, -- некоего Дисмаса, другого -- Гестаса и третьего -- Вар-раввана?

-- Этих добрых людей я не знаю, -- ответил арестант.

-- Правда?

-- Правда.

-- А теперь скажи мне, что это ты все время употребляешь слова "добрые

люди"? Ты всех, что ли, так называешь?

-- Всех, -- ответил арестант, -- злых людей нет на свете.

-- Впервые слышу об этом, -- сказал Пилат, усмехнувшись, -- но, может

быть, я мало знаю жизнь! Можете дальнейшее не записывать, -- обратился он к

секретарю, хотя тот и так ничего не записывал, и продолжал говорить

арестанту: -- В какой-нибудь из греческих книг ты прочел об этом?

-- Нет, я своим умом дошел до этого.

-- И ты проповедуешь это?

-- Да.

-- А вот, например, кентурион Марк, его прозвали Крысобоем, -- он --

добрый?

-- Да, -- ответил арестант, -- он, правда, несчастливый человек. С тех

пор как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и черств. Интересно бы

знать, кто его искалечил.

-- Охотно могу сообщить это, -- отозвался Пилат, -- ибо я был

свидетелем этого. Добрые люди бросались на него, как собаки на медведя.

Германцы вцепились ему в шею, в руки, в ноги. Пехотный манипул попал в

мешок, и если бы не врубилась с фланга кавалерийская турма, а командовал ею

я, -- тебе, философ, не пришлось бы разговаривать с Крысобоем. Это было в

бою при Идиставизо, в долине Дев.

[vsv]

Должен признаться что Библию я читал слишком бегло, но уверен

что и в ней найдется немало строк подтверждающих мою основную мысль.

 

Так вот.

 

Страдающих физическими недугами мы называем инвалидами.

Душевно больных людей мы тоже называем инвалидами.

 

 

Инвалидам мы всячески помогаем.

 

Кто хочет помогает добровольно, делая для них разные Добрые дела или просто подавая когда они просят если имеем что подать.

Кто не хочет помогает принудительно, с помощью Государства, которое печется о наших душах и не позволяет им пропасть и зачерстветь, взимающего с нас налоги и часть их расходуя на пенсии для инвалидов, больницы и прочие приюты.

 

Хорошо.

 

А другие инвалиды остаются за бортом и вынуждены помогать себе сами.

 

Корыстолюбцы непрестанно стяжают, и все им мало.

О прелюбодеях даже и говорить не хочется, Бога забыли и прелюбодействуют ради прелюбодеяния.

Но если прелюбодеи где-то бывают симпатичны, то всякие насильники гонимы и людьми и властью, за редкими исключениями если они кроме того что насильники еще допустим и корыстолюбцы и имеют средства чтобы откупиться от людей, их наказывающих, а подчас и от Бога, ибо всегда могут построить пару-тройку церквей где старушки станут денно и нощно молиться за их грешные души.

Властолюбцы тоже вынуждены сами заботиться о себе, поскольку всекуплюскзало злато всевозьмусказал булат.

 

Эти люди тоже инвалиды.

 

Т.о., наш добрый Бог любит всех нас. И здоровых, и инвалидов. И никого на этом свете не разражает громом - ни хромых и больных телесно, ни убогих духовно, ни простых добропорядочных граждан. Последних вроде как не за что, остальных - жалко.

 

Вполне возможно, что и на том свете каждый инвалид, вернее его Бессмертная Душа, обретет свое теплое местечко.

 

Душа хромого получит невидимый костыль, душа барыги будет звенеть имматериальным золотишком и шуршать воздушными банкнотами, которые у него будет время от времени отбирать душа бандита, и главным над всеми ими конечно будет назначен тот кто имел уже опыт руководства инвалидами в прошлой жизни, возможно даже и выборы сохранят.

 

Так что не ропщите, а тихонько Бога не гневя делайте свое дело, живите честно, по-возможности не подличайте, и не питайте радужных надежд - _все_равно_ничего_не_изменится.

 

зы

кста, не забывайте иногда делать Добрые Дела. Вдруг я неправ,

и которое-нибудь ТАМ все ж зачтется.

[Frol]

Осмелюсь предположить, что доблестный топикастер имел честь помочь кому-либо не так давно. Любопытно было бы узнать, кто этот счастливец?

[vsv]

Любопытно было бы узнать

Слышь, инвалид празднолюбопытствующий.. не гневи Всеведущего, ибо он еще и Всемогущ

 

зы

см. чуть выше - я сказал что вполне возможно я неправ.

Так что, если разразит - мне пофиг, я предупреждал.

[Frol]

Слышь, инвалид празднолюбопытствующий.. не гневи Всеведущего, ибо он еще и Всемогущ

 

зы

см. чуть выше - я сказал что вполне возможно я неправ.

Так что, если разразит - мне пофиг, я предупреждал.

 

Не очень то любезно, однако. За сим прощаюсь, так как беседа обречена.

 

зы кста, обращаясь к топикастеру, и предположить не мог, что он является Всеведущим, и до кучи Всемогущим. В противном случае разве посягнул бы я на такое!

[vsv]

и предположить не мог, что он является Всеведущим, и до кучи Всемогущим

Кгхм.. собсно, в контексте подразумевается совсем не топикстартер

даже у меня нет столько нахальства т.о. именоваться.

[dems]

Сходил, выбросил кожурки, помыл кружку и поставил плюсег ТС (это не транспортное средство, если чо)

 

пысы. оригинальный чота ваще страшный:

 

http://www.youtube.com/watch?v=Vr8w5cknsrU

[Duffer]

эка )))

 

проповедник vsv открывает цикл проповедей о добре и зле? )

[vsv]

Нет.

 

Повторюсь, я слишком поверхностно изучал первоисточники для этой должности.

 

Я о другом.

 

Множество авторитетных мыслителей всех конфессий убеждают нас в том что нет злых и плохих людей, есть неразумные.

 

Равно как и менее авторитетные утверждают

 

- нет здоровых людей есть необследованные

- то что мы все еще на свободе это не наша заслуга а чей-то недосмотр

- т.е. все мы немножко тогось, инвалиды.

 

Так вот я и говорю, отнеситесь друг к другу с некоторым пониманием, и склок в коференциях станет в разы помене.

[Wyacheslav1]

Спасибо за Булгакова, как чистой прохладной воды в летний зной хлебнул.

[Alex73]

согласен. нет чёрного и белого, есть оттенки серого. а так же - "все мы немного лошади" . туда же - "предлагаю понять и прростить"